Мона в поиске:

DAVID CAGE // ДЭВИД КЕЙДЖ, 40
расхититель чужих вещей (lee pace)

now you're fighting for your corner
sayin' that you oughta laugh about it

справка о действующих лицах;

Бабушка Моны сдала Дэвиду комнату 16 лет назад — 16 лет Дэвид довольно редко видится со своей семьёй (после какого события — выбирать вам) и братом (Энтони). Всё предельно просто: Дэвид в свои сорок всё ещё паршивая овца, а Энтони — примерный мальчик; их семья в этом непоколебимо уверена и ревностно оберегает все элементы самоисполняющегося пророчества. По их же мнению Дэвид страдает клептоманией (на деле если он и болен, то точно не этим, но в воровстве и мошенничестве действительно преуспел, чему обучил и Мону); год назад Энтони приходит в их дом, чтобы забрать какую-то безделушку матери, которую Дэвид якобы присвоил во время последней встречи.
Дальше мы играем в сомнительные игры из подозрений, оправданий и какой-то чуши, а Дэвид как-нибудь на это реагирует, потому что нельзя не. Можете вертеть как угодно.

Солнце целует Дэвида в макушку: голова горячая, волосы подпаленные, ресницы выжженые. Недалеко от дома он закапывает коробку со своими сокровищами: банка от содовой, значок одноклассника, продырявленный камень, наконечник самодельной стрелы и огрызок бельевой верёвки. Сокровищ у Дэвида многим больше — пока они не в его кармане.
Веки у него тяжёлые, ржавые, поднимаются со скрипом. Когда мать отчитывает, плюясь слюной и комочками творога, глаза Дэвида плавают где-то в половицах — если всплывут, все подумают, что ему и не стыдно вовсе. Дэвид так и загорает — со следами ресниц, впечатавшихся веснушками и тенью в скулы. Вместе с ниткой, привязанной к пьяному молочному зубу, где-то у рта болтается «больше не буду».
Розовощёкого брата Дэвиду трогать нельзя — уронит, а то и в своей коробке закопает, чёрт разберёшь. Для сокровища Энтони слишком громкий, хотя родители думают иначе: носятся с ним, в пятки целуют, про старшего вспоминают только по четвергам — зато глаза опускать не приходится. Дэвид бьёт окна и соседских мальчишек — чёрт с тобой, чёрт с тобой.
Календари сползают со стен, змеи сбрасывают шкуры, зуб мудрости режется, да никак не проклюнется; Кейджи — идиллия, отмеренная посередине (между Дэвидом и Энтони, начинается с последнего). Мать с отцом тоже как змеи — шипят, ползают вокруг да около, не приближаются; дом похож на ядовитый клубок, сбитый плотно, — Дэвиду в нём места почти не остаётся. Бельевая верёвка расплетается, одним концом в воде, другим привязана к чумным воробьям, клюющим чужое — не то к плохим парням прибился, не то ко дну. Чёрт с тобой, чёрт с тобой.
Новый дом — неказистый, кривой, плачущий прорехами в крыше; коробка с сокровищами под дождевой водой пухнет и превращается в целую комнату (чего там только нет). Дэвид собирает всех обездоленных и несчастных в своей ладони: чужие вещи зовут его тонкими голосами, гладят по плечам, плачут тоскливо; стоит ладонь сжать — замолкают. Где у Энтони благодарственные письма и медали с отличиями, у Дэвида — украденные вещи, сироты, временно лишённые дома.
Не сомневайся, Дэвид, здесь любят и тебя, и твоих сирот.

дополнительно: о дэвиде в моей анкете внезапно много — настолько много, что лучше оставлю её тут же под спойлером, чтобы вы могли оценить масштаб происшествия.

2, 3, 4 часть;

три цвета: жёлтый жёлтый и жёлтый;
Стрелки будто прибили к циферблату — ползут так медленно, что муха не пошевелится; на тарелке преют две четвертинки яблока, покрывшиеся ржавой корочкой — Мона неотрывно смотрит на них, катаясь на стуле. Из ботинок вылазят пожелтевшие носки (погрубели после сотой стирки), футболка, заправленная в джинсы, растянута в нескольких местах (все вещи Моне велики).
Бабушка — скрипучая чайка, улыбка у неё тоже как четвертинка яблока (зубы жёлтые, клык выглядывает из-под верхней губы совсем как косточка); всё кратно четырём. В четырёх кварталах облысевшего асфальта находится супермаркет, если бежать очень быстро, успеешь за четыре минуты; сохранишь в кармане несколько четвертаков — можешь попробовать достать из автомата приглянувшегося плюшевого зайца. У Моны есть старый велосипед, расцарапанный и ворчливый, — на руле переключатель четырёх скоростей (две последние заедают); больше всего она любит ехать на первой, когда разгоняешься до предела и потом крутишь педали вхолостую, быстро-быстро перебирая ногами.
Первое, что она помнит: потемневшие плиточные швы в ванной, жёсткие пальцы бабушки и остывшую воду (Мона сидит очень долго, потому что мочалка жёсткая — Мона визжит и кусается, «не выйдешь, пока не закончим»). Расчёсываться она тоже не любит, и фотографии в деревянных рамках опускает лицами вниз (если хлопнуть сильно, стекло разрежет трещина), знает наизусть все кожаные носы соседских псов и как спрятаться за напольными часами так, что бабушка никогда не найдёт.
Про родителей бабушка говорит «бродячие собаки» — бродячие собаки, которых украли цыгане — Мона верит и получает за какое-то из эссе 80% («очень у вашей внучки богатое воображение»).
Урок первый: правда не так уж и интересна.

я же сказал ре минор мужского рода народ;
Часть дома бабушка сдаёт Дэвиду. Дэвид перемещается по комнатам, словно заплесневелая тень, и несколько лет от его присутствия не остаётся ни следа: Мона знает, что его комната провоняла бумагой и скоро лопнет от количества книг, но не слышит ни звуков, ни голосов. Моне 10, и она впервые с ним разговаривает — молчит, вернее, разглядывая его удивительно белые зубы, пока горошины слов долетают до её носа — Дэвид говорит, что у неё красивые носки (красный горошек выцвел в розовый) и что у него очень болит голова. А ещё он ужасно старый, конечно (ему 26).
Дэвид помогает ей починить велосипед, учит танцевать под — би-что? — бибоп, рассказывает истории, половину из которых она не понимает и учит готовить странную картофельную запеканку, чтобы порадовать бабушку; Мона ужасно любит, когда он начинает ворчать (о том, что традиции джаза позабыты, что нельзя падать на одном и том же месте несколько раз, что музыка уже не та, что руки нужно мыть лучше) — совсем как Мередит, все старики такие.
Однажды одноклассник принёс в школу музыкальную шкатулку — совсем небольшую, в половину ладони — Мона дождалась перерыва, когда никто не мог подсмотреть, и положила её к себе в сумку; Дэвид хмыкнул, но больше ничего не сказал. Когда велосипед сломался в четвёртый раз, Дэвид тоже ничего не ответил; когда впервые пропал на несколько дней — тоже ничего, и так много-много раз. Бабушка тоже не знает, чем он занимается, и Мона решает проследить за ним в следующий раз: ночи проводит на кухне, собирает яблочные дольки в дорогу, находит бинокль с разбитой линзой (и через несколько часов упрямой скуки засыпает).
Мона очень любит разные безделушки, красивые и бессмысленные; урок второй: если что-то очень хочешь — возьми.

рожают кота, который переходит все дороги;
Звонок жалобно верещит — десять лет им не пользовались, а теперь кто-то возьми да продави пальцем кнопку — бабушка открывает дверь, за которой стоят полицейские. Они задают о Дэвиде всякие вопросы, но это ничего — Мона знает, что он не бродячий пёс, и щёлкает их загадки, как орешки; полицейские придут ещё несколько раз, а Дэвид потом скажет «спасибо». Мона гордится этим так же, как 90% за недавнюю презентацию.
Бабушка расчёсывает ей волосы деревянным гребнем и говорит о том, что нужно думать о будущем, — Мона и думает, продираясь сквозь мыльные разводы на краешке ванной. Ноги уже не вытянуть (или ванна за эти годы уменьшилась), приходится сгибать их в коленях; недавно умерла одна из соседских собак — гналась, гналась наперегонки со старостью, так и заснула где-то посередине — Мона думает о том, что бабушка тоже бежит уже слишком долго (что дальше?), и стирает тыльной стороной ладони жёлтое пятно.
Она хорошо учится в школе (каждое полугодие они отмечают втроём) и хорошо учится дома (Дэвид показывает, как просовывать пальцы в чужие карманы так, чтобы карманы не заметили); Мона приносит домой связки ключей, смятые банкноты, раздавленные сигареты и мелкие побрякушки. Когда заканчивается 12 класс, Мона приносит домой аттестат и чей-то золотой браслет,
чему радоваться больше?
Мередит уверена, что люди превращаются в бродячих псов, если вовремя не придумают, к какому слову и дому себя привязать; Мартына была той же породы и утянула Джозефа на длинной цепи, потому Моне обязательно нужно придумать, чему посвятить жизнь. «На первом курсе fine arts даже портфолио не нужно» — обоснование прочнее железной цепи — всё прочее кажется ей скучным, а книги, подсмотренные у Дэвида, укладываются в пыльную дорожку баек об Арто. (Дэвид и сам не знает, откуда это всё)

вой вой в бой как буря бросайтесь в брань;
Зимой дом скрипит и из жалости впускает исхудавший ветер — Дэвид чинит крышу, продырявленную снежными хлопьями. Мона возвращается поздними ночами, и всегда в одно и то же время Мередит еле слышно переругивается с бессонницей (когда она открывает рот, облачка пара нет); Мона поначалу даже забывает о Дэвиде — дыру сложно вырезать между учёбой и работой, а не в чужой сумке.
Мона для университетских приятелей — для большинства — слишком неуютная, будто шов, вывернутый наизнанку, или квадрат с углами наружу — обзывается всегда обидно и так, что не получится зашить рану шуткой, а потом запускает туда пальцы, закрывая глаза и делая вид, будто не понимает. А ещё Мона завидует — все они, кажется, знают, чем занимаются и ради чего; Мона рассказывает тысячу выдуманных историй, болезных и шатких, сочиняет слова для эссе и идёт удивительно ровно для человека, который когда-то решил просто идти.
В один день у Мередит нет сил на то, чтобы обозвать сучкой хлипкую половицу; Дэвид замечает пропажу ругательств и звонит Моне. Врачи пытаются помочь им, но тоже ничего не могут найти, потому через несколько дней разводят руками — у бабушки был невероятно большой мешок разных слов, но теперь в нём свистит ветер. Мона не очень хорошо понимает, что происходит на похоронах, будто только что опустила стеклом вниз фотографию с Мередит (а она бы никогда, никогда).
Два года протянутся как скучная жвачка, потерявшая вкус; на курсах, которые ведёт Мона, дети часто оставляют такие за мольбертами и столами. Дети все как один, конечно, бестолковые — быть толковыми сложно в их возрасте; Мона опять не придумала ничего лучше — так и тычется глуповатой рыбой в одну и ту же сеть, иногда подбирая чужие карандаши и по привычке засовывая их к себе в карман (Дэвид смотрит вопросительно, и Мона злится: может быть, пока ему съехать?). Нет, нет, у неё тысяча идей.
Первая — уволиться (кажется, там начали что-то подозревать).

могу долго трепаться о том, кто дэвид для моны: отчасти fatherly figure, отчасти, конечно, та ещё мразь (учить воровать нехорошо, наверное, но нам-то с вами откуда знать), один из последних островков спокойствия (тоже иронично). но тут растекаться мыслью по древу не буду, потому что точно определять отношения лучше совместно.
на ролевой водится энтони, тут же околачиваюсь я, потому у вас сразу 2 потенциальных игрока! бонусом идёт история, которую вы можете рассмотреть под интересным вам углом; биография (товарищу всё-таки 40) и большинство деталей, включая мотивации и так далее, полностью за вами, потому что отнимать самостоятельность не дело.
ждём, любим, целуем в вихрастую макушку, если решите присоединиться — настаиваем на обмене текстами, чтобы внезапно не оказалось, что кто-нибудь крадёт чьё-нибудь время. грамотности, адекватности и умению объединять слова в витиеватые загогулины — троекратное «пожалуйста».

эрджи в поиске:

marvin brooke // марвин брук, 38-40
боксер, тренер по боксу, директор спортивной школы (woody harrelson)

после двенадцатого раунда нужно просто вытащить раздробленную челюсть и самообладание из себя, поставить на полку рядом с табличкой о наследственных болезнях, послать всех нахер, да? разбежаться и скинуться с ринга словно в пропасть; если самоубийства могли бы быть не так драматичны, то их точно никто не придумал бы, да? эрджи стоит у старой плиты, обжигая себя кухонным теплом, помешивая томатный соус. можно напиться, можно не сдавать курсовую в срок; можно только есть и зарабатывать деньги на том, что блондинки всегда бьют чуть сильнее рыжеголовых. другая история; их обоих можно измерить золотом и чужими криками боли, но кому теперь интересно оценивать чужие победы. эрджи плачет после первого провального теста и секса на одном и том же плече марвина брука. накаченном, сильном и независимом. плече, которое не устает посмеиваться над несуществующими проблемами, но если надо врежет любому, кто скажет: бабы на ринге - это камеди клаб.

- детка, слышала? есть такое поверие, мол если дружба тянется больше пятнадцати лет, то вы точно вместе кого-то уже убивали. хотя бы на подсознательном уровне, просто оберегая себя от судебных тяжб, звона решеток и однополого секса в душевых.
- гребаный ты гомофоб, я принесла из видеопроката горбатую гору, ты оценишь.

потом нужно оказаться в каком-нибудь крохотном пабе, где все друг друга знают, но каждую ночь приходят люди в черном и нажимают на свою волшебную мигалку. снова несколько пинт пива, везде сплошной мордобой. эрджи тянет брука в галерею искусств посмотреть какую-то сызнова завезенную выставку. новомодную; требующую от людей высоких мыслей и выводов. у брука на каждую экспозицию находится новая ядовитая порция мата, и не потому что бескультурье - это власть. просто есть люди, которые плачут над бахом исключительно дома, чтобы никому ничего не показывать. эрджи только один раз видела у марвина состояние бессловесного восторга, - после совместного просмотра 'расемона' акиры куросавы. больше японских режиссеров они вместе не смотрели; брук сам поставил табу.

- у вас здесь соревнования, кто дальше плюнет кровью, я смотрю? -  марвин брук тянет руку вверх, как бы тонко намекая, что или разбегаемся, или начинаем работать в полную мощь. таких отличительных манер и выдержки этим места не видели столь давно, что кажется, сама памелла-мать-его-андерсон могла бы прикинуться королевой британских земель и прокатить, ну ей богу. эрджи упрямо кивает, выбирается с ринга и собирает сумку; ей двадцать два и нужно к матери, та вроде больна и стоит подумать о покупке лекарств прежде, чем все аптеки их городишка закроются. покажут сердобольный fuck your mind, baby сквозь пыльные витрины. марвин останавливает ее в дверях своим молчаливым взглядом; это красноречивое умение выделять главные детали в поведении каждого не скрывает истины от него ни на секунду:
- слушай, детка, я расскажу тебе историю. про боксершу, которая многое умела, но все спустила в унитаз из-за гордости, - делает паузу, низвергая венеру милосскую, которой, кстати, к сожалению, нечем бить в ответ в самую гущу событий,
- или из-за быта?

он ненамного старше, но кажется даже большим авторитетом, чем действующий парламент где-то на задворках столицы; марвин четко проговаривает цели, и даже спустя столько лет, с бутылкой пива в рваной майке дома - восстанавливает себя аки идола среди этих иисусов, джастинов биберов и других ярких гномов десятилетия. он склоняет самые немыслимые слова в обороты такого рода, от которых даже у матерых побитых законченных уродов в глотке тошнит и мутит. надевает перчатки на почти идеальные руки, становясь демиургом среди неотесанных волков. первенство, лучший внутри любых стен, где в криках можно разобрать его имя на м. вы хотите видеть живую легенду? он, скорее всего, запишет вас на тренировку, сдерет гору денег и пошлет, если вдруг останетесь недовольны. эрджи любит его правоту и готовить ему крахмальные крем-супы; отношения из разряда:

- я не твоя кухарка, милый, но все равно не стану травить этот стейк ядом для крыс.
- думаешь, моя бы стала?

бойдлин даже когда-то гладила ему рубашки, но потом подарила специальный паровой утюг, закрепленный огромным ожерельем на шее мулатки-шлюхи.
с днем рождения, дорогой.

- марвин, скорее всего, канадец, ибо я боюсь наваливать на вас проблемы с эмиграцией, волокитой и бюрократией. мне было бы приятно, если они выросли в одном дворе, ибо мужчина действительно в возрасте недалеко ушел от эрджи, почему бы не выскоблить эту связь в песках времени? скорее всего, их родители водили к друг другу на лимонные пироги; почему нет.
- профессиональный боксер, известный в стране. да-да, этот малый уже закончил карьеру. его имя гремело по всей канаде восемь лет назад, не сходило с плакатов; а любезные нимфетки, старлетки и иже с ними до сих пор утирают сопли, слюни и выжимают свои яркие стринги при виде его на улице. уотерлоу - город маленький, отбоя не дадут, уж поверьте.
- на данный момент преподает бокс в школе, где учился, где семь лет назад работала рука об руку с ним и эрджи. они с бойдлин тренировалась вместе, впрочем, марвин как мужчина всегда старался быть для нее сначала наставником, а потом уже партнером. она это ценит до сих пор, можете не сомневаться. если по срокам и датам, а еще карьерному росту, - брук уже может быть директором школы, вполне. ибо провел в ней больше тридцати лет, начиная как ученик, естественно. тренерской деятельностью занимается со своего двадцати одного. подготовил немало интересных для современного бокса личностей.
- именно марвин замял скандал, из-за которого эрджи бойдлин покинула школу, окончив всю свою боксерскую деятельность в один день. подробнее расскажу при личном общении;
- марвин и эрджи - хорошие друзья; я бы даже сказала - невероятно-классные. эдакие дживс и вустер, атос и дартаньян. возможно, они встречались в очень далекой молодости, но сейчас максимум их близости - распитие алкогольных напитков из одного стакана. он прекрасно знает, что эрджи не взирая на полное равнодушие к гендеру, в последнее время больше тяготеет к девочкам и особо не стремится возвращать ее на путь истинный. эти ребята прошли и огонь, и воду. можно придумать огромное множество проблем с боями, со школой, с учениками. разбавить эту салатную смесь бытовухой и столкновением темпераментов, чтобы уж наверняка было и увлекательно, и реалистично. я найду, чем нам заняться, дорогуша.
- у марвина есть приемная дочь, она уже на форуме - билли брук. очень интересная девочка, к воспитанию которой будет причастна и сама эрджи.
- внешность для сладенького придумалась раньше, чем я начала описывать судьбу эрджи, посему буду очень плакать, если захотите сменить; впрочем обсудим.

дополнительно: во-первых, это не в пару. во-вторых, я все равно жду его страстно, чтобы играть. играть в дружбу, в сотрудничество, в работу. для эрджи - он дорогой человек, целостная личность; иногда ей кажется, что они не знакомы вовсе, что она совершенно не понимает, какой он на самом деле. так что приходите и расскажите ей обо всем.

— Северин страдает от приобретенного ихтиоза, в результате чего кожа ее напоминает змеиную. Данная разновидность болезни, в отличие от наследственной ее формы, является излечимой, однако невозможность пройти полное медицинское обследование препятствует выздоровлению.
— как и все члены труппы «Bloody Poodles» (безобразного брата-близнеца «Rainbow Poodles») отмечена не только печатью уродства, но и клеймом участницы кровавых ночных выступлений.
— женщина многих талантов, выполняет также (вдобавок к основной занятости в качестве факира и дополнительной - гримера) роль массажиста, принося временное облегчение лишенным полной работоспособности, травмированным в результате несчастного случая мышцам Линча.
— Ламия - сценический псевдоним, привязанный, разумеется, к проклятому недугу.

Краткое изложение жизнеописания, или История Ки́рана Линча в чертовой дюжине фактов.

Факт первый: рождение в семье «потомственных» не то чтобы однозначно обязывает, но некоторым образом все же возлагает. Линч-старший (естественно, ирландец, естественно, торонтский) спит и видит единственного сына в клубах черного дыма и полном выездном обмундировании. С раннего детства варящийся в героической кухне отпрыск против такого расклада ничего не имеет и направляет помыслы и стопы по следам не единожды чествованного пожарным департаментом родителя.
Факт второй: не все пожарные спасают жизни — некоторые разматывают рукав. Рост в шесть футов, косая сажень в плечах, бицепс в обхват пузатого кувшина мостят прямую дорогу не к бушующему, как мечталось отцу, инферно и членству в бригаде спасателей, а аккурат к баграм, топорам, лестницам и домкратам, при непосредственном использовании которых и пройдут последующие годы службы. Новоявленного кандидата что, как ни странно, нисколько не огорчает: укрощение огня занятием видится куда как более интересным.
Факт третий: не зря говорят: «всяк сверчок знай свой шесток». Импульсивный, горячий головой и нравом Линч неизменно находит необходимость неукоснительного выполнения указаний мучительной, бушующее нетерпение и стремление отличиться подталкивают к совершению необдуманных поступков, недостаточно серьезный собственный опыт не успевает заложить в подкорку незыблемое доверие и слепую веру в то, что шеф всегда прав. Киран лезет в пекло. Спасают его чудом и ценой ожога 3 степени.
Факт четвертый: звериный вой не помогает. Когда на протяжении мучительно долгих часов с обожженного корпуса сдирают струпья обуглившейся кожи, остается только молиться, чтобы притупившаяся в результате травмы болевая чувствительность не вернулась. Те, кто надменно заявляют, дескать, телесные муки пристало сносить с непроницаемым лицом, незнакомы (к их счастью) с принципом лечения глубоких ожоговых ран: анестезия в большинстве случаев неприменима.
Факт пятый: спрыгнуть с ума недолго. Вместе с посттравматическим стрессовым расстройством приходит диссоциация, вместе с удалением некротической ткани происходит отчуждение от собственного «я». Телесный недостаток зарождает стремительно укрепляющийся комплекс неполноценности, ограничение физической дееспособности провоцирует быстро упрочивающуюся потребность в контроле. Неумолимо нарастает настоятельно требующее выплеска внутреннее напряжение, гамельнским крысоловом уводят ночные кошмары все дальше от рассудка и подводят все ближе к огню.
Факт шестой: свято место пусто не бывает. Увольнение становится закономерным последствием: списать со счетов нарушение субординации несложно, закрыть глаза на продолжительную реабилитацию, атрофию мышц и «потекшую крышу» сложнее. «По собственному желанию» далеко от настоящей действительности ровно в той же степени, в какой недостижимо отныне возвращение в ряды «пожароборцев». Однако тяга к пламени не утихает — становится только сильнее. Пепельницы полнятся горелыми спичками, сумрак рассеивается вспыхивающими огнями, воздух пропитывается запахом жженной бумаги — Линч ищет замену собственной страсти. И находит. В фаер-шоу.
Факт седьмой: в город приехал цирк. Продолжая трудиться над восстановлением работоспособности травмированной руки, Киран с головой окунается в изучение техник кручения, выдувания и глотания, записывается в школу огненного шоу, посещает фестивали и spin-party, общается с мастерами, перенимает опыт и забивает тем досадный переизбыток свободного времени и замороченную упадническими настроениями голову. Прознав о прибытии в Торонто «Rainbow Poodles», не может отказать себе в удовольствии лицезрения очередного выступления и ввязывается в продолжительное обсуждение увиденного после. В ходе горячей дискуссии забывается и принимается активно жестикулировать.
Факт восьмой: случайности не случайны. Это только ему кажется, будто стащившая бумажник красножопая обезьяна, за которой пришлось гоняться с матерными увещеваниями добрую четверть часа, выбрала жертву по воле священного рэндома, «пудельки» же знают: животные этого шапито никогда не действуют без команды «фас», а попавшаяся под ноги банкетка, через которую преследователь благополучно и навернулся, явив миру оголившуюся изувеченную спину, была заботливо помещена на его пути какой-то жалкой минутой ранее.
Факт девятый: красота — в глазах смотрящего. Безобразные ожоги, эта опаленная зарубцевавшаяся плоть, служащая причиной сдавленных вскриков и жалостливых взглядов всех без исключения знакомых из его окружения, не вызывает ровным счетом никакого волнения среди ко всему привычной цирковой публики, однако производит фурор микромасштаба при демонстрации человеку малого роста, но непомерных амбиций. Тедди Карлик считает, что загодя прошедшее через адовы раскаленные сковородки изуродованное тело — это «Очень-очень хорошо, будем звать тебя Выжженным!». Киран Линч считает, что неплохо бы дать Тедди Карлику в морду.   
Факт десятый: утро вечера мудренее. По здравому размышлению приходит к выводу, что Тадеуш Кантинаро не такой уж и мудак, да и предложение его вполне разумно (в конце концов, терять больше нечего, теперь — только обретать), поэтому присягает на верность местному патриарху и принимается осваиваться в «пуделиной своре», с подлинным увлечением постигая премудрости театра огня и функционирования шапито-перевертыша, днем дающего прелестнейшие выступления клоунов, фокусников, дрессировщиков и жонглеров, ночью кромсающего в кровавый салат заказанных криминалитетом неугодных.
Факт одиннадцатый: роза пахнет розой, хоть розой назови ее, хоть нет. На арену «Rainbow Poodles» Саламандра выходит, будучи с головы до ног затянут в насыщено черный с неровными желтыми пятнами костюм, лицо его раскрашено под стать коже земноводного, подарившего символичный псевдоним, фаерщик жонглирует эмоциями и пламенем, контролирует толпу и стихию, поглощает огонь и восхищение.
В свете прожекторов «Bloody Poodles» Выжженный появляется по пояс гол, голову и спину держит прямо, ступает твердо, уродства не скрывает; из реквизита зрелищного представления пои и стафф превращаются в смертельное оружие, запах гари и паленой человечины разливается в воздухе.
Факт двенадцатый: маски срастаются с кожей. С подачи прозорливого карлика обретенный и пришедшийся как нельзя кстати пиратский образ эксплуатируется теперь нещадно: некогда поступавшаяся деталями бутафория обрастает подробностями глубоко проработанного имиджа, притворство становится привычкой, привычка становится природой. Киран не замечает, как прокуренный сценический бас подменяет будничный баритон, как болтающиеся на шее феньки становятся неизменным аксессуаром, забывает, как выглядит собственное лицо без щетины и почему его всегда раздражали длинные волосы, заблуждается, что всегда любил сигариллы и галлонами глушил ром, но главная трансформация происходит с характером (ее он тоже упускает из виду): выдуманный для ночных выступлений персонаж заполняет лакуны раскрошившейся идентичности, подменяя то, что было раньше, тем, что не было никогда. Профанское и в известной степени романтизированное представление выдает на выходе достойный образчик вольного псевдоисторического сочинения: скованный самостоятельно балансируемым кодексом чести, свободный от политико-экономического гнета государственной системы, неотягощенный предписываемым католицизмом балластом совестливости, наделенный насущно необходимой в нынешних условиях способностью бестрепетно лишать жизни, восхитительно отчаянный, возмутительно безрассудный.
Факт тринадцатый: хорошо там, где мы есть. Гибернация в провинции, продиктованная насущной необходимостью затаиться и переждать затеянную мафиозным кланом облаву на впавших в немилость душегубов кровавого цирка, встречается с буддийским спокойствием: Линч методично ставит новый номер (прохождение через и последующее погашение огня), старательно натаскивает последнее пополнение труппы, исправно тренируется сам, упорно разрабатывает подводящую его руку, шляется в компании псицы по живописным окрестностям, изучает в одиночестве местные непримечательности и в очередной раз перечитывает «Fahrenheit 451». Пастораль нарушается лишь клубами черного дыма, с момента появления на горизонте «Rainbow Poodles» восходящего к небу над Уотерлу все чаще.

Мелочи и детали.

Строго говоря, «Драм» — имя не личное, а родовое: полемика по вопросу о том, под какой фамилией (отцовской или сохраненной в замужестве материнской) регистрировать ребенка, закончилась тем, что ценой усечения среднего имени зарегистрировали под обеими сразу (спасибо, блядь, большое родителям, вынудившим десятки раз освещать подоплеку странного выбора).
Говорящие паспортные данные автоматически упразднили необходимость изобретения велосипеда и вместе с тем спровоцировали неизбежность сочинения хохм из серии «bang the Drum!». В силу не особой оригинальности и разнообразия последних, достать те хохмы успели до самого ливера. Запросы на дегустацию «Кир Рояль» шлет по тому же занимательному адресу, что и предложения «to bang the Drum».
«Саламандра» и «Выжженный» — творческие псевдонимы, под которыми известен зрителям дневных и ночных выступлений «Rainbow» и «Bloody Poodles» соответственно.
В отроческие годы (казалось бы оправдывая фамилию, но на самом деле даже близко не, ибо «Drum» происходит от гэльского «druim», что означает «горный хребет») стучал на ударных в рок-группе приятеля и мечтал о лаврах Moon — не меньше! — the Loon, но история закончилась прозаически. До сих пор не может избавиться от привычки барабанить по любым пригодным для этого поверхностям (во время Очень Серьезных Разговоров раздражает особенно сильно).
Университетов помпезных не кончал, образованностью всесторонней похвалиться не в силах, но козырь масти street smart в рукаве прячет.
Ожидаемо сведущ в вопросе зажигательных и самовоспламеняющихся смесей, специфике распространения огня и тушения пожаров, оказании первой медицинской помощи.
Небрезглив и равнодушен к виду крови, уродству, пыткам и запаху паленой человечины. 
В силу того, что состояние пострадавших от ожога мышц все еще оставляет желать лучшего, нередко обращается за лечебным массажем к «пуделиным» мастерицам. В благодарность исполняет мелкие поручения и вправляет мозги особо резвым почитателям местного колорита, настойчиво требующим внимания артисток за кулисами.
Специфика дневных номеров выстраивается вокруг многочисленных мифов о саламандре, поэтому в каждом крупном городе посещает библиотеки и старательно выискивает новую информацию.
За годы работы в передвижном цирке сроднился с эксплуатируемым образом настолько, что ныне напрочь отказывается от какой-либо иной формы одежды, кроме привычной флибустьерской.
Аки могучий Самсон блюдет сохранность собственных кос: без них, утверждает, выглядит не по-пиратски.
Пойдя против сложившейся в труппе традиции приобретения цепных пуделей, обзавелся доберманом Фаустой — сукой страшной, но симпатичной. Лоснящаяся ухоженностью лютая тварь верна хозяину, как никто, и славна тончайшим нюхом, способствующим выслеживанию случайных беглых «артистов», несанкционированно покидающих пятизвездочные клетки и зрелищные ночные выступления.
Связь с близкими не поддерживает: уверен, что посрамил отца и разочаровал мать. Одним родным известно, так ли это на самом деле.
Беззаветно предан Тедди Карлику и его уродцам.